Журнал `Юность`, 1974-7 - журнал Юность

Но они и сами не знали, что так будет до поры до времени…

…В ожидании писем из дому Рая полюбила поездки в Удачный — на почту, в магазин. В поселке все давно знали, что опять приехали москвичи искать «хлеб» их прииска — оловянный камень. Рая любила стоять в приисковом магазине за огромными батонами хлеба, похожими на серые кирпичи. Магазин прозвали «Сахалином» за его отдаленность от «центральной площади» поселка. В очереди возникали разговоры. Какая-то бойкая бабка говорила, затягиваясь папироской по привычке забайкальских женщин: 

— Опять московские приехали, эти… как их? Гинекологи! Ох, бородатые все, красавчики, как в прошлом годе, даже еще лучше.

— Найдут чего?

— Да уж в ентот раз обязательно!

Рая каждый раз вздрагивала, слыша эти разговоры: все па них надеялись в поселке, все от них ждали большой пользы. Когда они появлялись на улицах Удачного, с них не спускали глаз ни малые, ни старые. Женщины судачили о них, покуривая у своих заборов, мужчины уважительно здоровались с Женей: «Здравствуй, начальник!»

«Какое мне, в сущности, дело до их прииска? — пробовала себя убеждать Рая. — Алексей вон все время повторяет, что ему «до фени», где работать: хоть здесь, хоть в степи; хоть на олове, хоть на серебре. А мне, поварихе, тем более все равно. Я же временная. Кончится полевой сезон, с меня сойдет загар «пополам с грязью», я опять забуду, как разжигать в дождь костер, и многое забуду, чему выучилась здесь. Уйдут люди, которые меня сейчас окружают… Все уйдет?» Она чувствовала, что ей жаль этого. Жаль, что в Москве никто не посмотрит на нее с уважением, как здесь, не зашепчет вслед какие-то добрые слова бурятского заклинания. И она понемногу выучилась болеть за общее дело так, как это могут делать женщины, лишенные непосредственного влияния на его ход. Ей полагалось только мыть кастрюли и вздыхать над «тяжкой бабьей долей».

А как она завидовала Славке, который вдруг показал, что голова у него не только об охоте болит: неожиданно для всех он предложил усовершенствовать эксперимент — утыкать дно желоба на «горке» гвоздями и положить тяжелые острые камни, — иначе песок и гальку, имитирующие грунты, быстро смывает вниз, и они не выполняют своей «окатывающей» функции.

Так шла жизнь в тайге, не похожая совершенно на Раино московское существование. Здесь она испытывала чувство радости и освобождения. Еще год назад Рая поняла, что у нее должно что-то измениться. Почему? Она и сама четко этого не понимала: просто ей было очень скучно. Она попыталась объяснить это мужу, Володе, уговаривая его куда-нибудь далеко-далеко уехать. «Давай сменим жизнь», — предлагала Рая.

Жили они, по мнению Володи, совершенно нормально, даже хорошо. Особенно когда из квартиры уехали Раины родители, освободив детям «жизненное пространство».

Но именно с момента этого переезда Рая почувствовала неполноценность их жизни с Володей. По вечерам они оказывались с глазу на глаз в обнаженной тишине чересчур просторного для двоих жилища. Оказалось, что веселье и суету в дом вносили мать с отцом и их знакомые. Они умели радоваться даже пустякам, могли хохотать до слез над глупыми шутками, обожали походы, картошку в мундире и вообще жили вкусно. Мать с отцом работали вместе. Придя домой, они никак не могли успокоиться от «трудовых споров», и отец продолжал ругаться по телефону с начальником. Мать, стоя рядом, поддакивала, а иногда налетала на отца со своими идеями. То ли им действительно повезло на любимую работу, то ли друг на друга, но им всегда было чем жить.

Почему же у Раи с Володей все было по-другому? Она, без пяти минут ипженер-экопомнст, ничего толком не знала о своей будущей профессии и заранее скучала при мысли о ней. Володя же, закончивший институт пять лет назад, придерживался мысли, что «интеллигентная» работа вся одинакова, а «начальство всегда право».

 — Средним людям, как мы с тобой, бессмысленно тратить время и нервы на поиски призвания и трудовые споры. Надо жить, как живется, как все живут, — внушал ей Володя.

Их друзья, приходя в гости, тоже не «кипели», они просто пили чай и просто разговаривали о «бытовухе».

Рая с тоской думала, что это и будет ее всегдашняя жизнь, небогатая событиями и интересами, чересчур спокойная, накатанная до предела. Если зима — значит лыжные прогулки, если лето — путевка па юг, осенью — консервировать дешевые фрукты. Это все неплохо как дополнение к настоящему, но его-то и не было.

Рая стала присматриваться r людям, которые расходились, искала истинные причины этих разводов, те, что оставались «за кадром». Ей казалось, что скука и отсутствие этих самых страстей гонят людей прочь друг от друга. Но когда она задавала этим ребятам свои «отчего» и «почему», то оказывалось, что настоящие мотивы разрывов должны быть серьезнее, чем ее томления.

— Детство в тебе играет, — сказала Рае одна умудренная жизнью однокурсница. — У тебя все есть: жилплощадь и хороший муж. Просто клад твой Володька, — вздохнула она. — Спокойный, уверенный в себе. По крайней мере ты точно знаешь, что он тебя не бросит!

…Когда после сессии уехали кто куда строительные отряды их института, а Раю «по состоянию здоровья» опять не пустил муж, случай свел ее на дачной платформе с геологом Женей.

С этим маленьким человечком в белой маечке и дачных сандалиях они опоздали на электричку. Рядом с человечком переминалась с ноги на ногу его беременная жена. Разговорились. Об экспедиционной жизни, о комарах, которые в Сибири куда хуже, чем здесь, на даче.

— Возьмите меня в отряд, — попросила Рая, конечно, в шутку.

— Поварихой можешь? Очень повариха нужна, — согласился новый знакомый. — Только давай без трепа. Завтра оформляй документы и делай «энцефалитную» прививку. — Женя загорелся от собственных таежных рассказов, и его, по выражению жены, «повело». Рая слышала, как она тихо сказала, послушав мужнины описания экспедиционной жизни:

— И этот, второй, без тебя родится. Ты уж весь в поле, будто и не московский. Посмотрел бы на себя со стороны: как куришь, как ешь. Вчера за чаем заметила — сахар экономишь. Погоди хоть здесь чудить. Наэкономишься еще в своей тайге.

— Что же делать, Галка, — сразу осекся муж. — Ты ведь знаешь, что каждый из нас, как человек-амфибия, в городе может жить только до апреля. Потом как-то неймется. Ведь знаешь — сама была геоморфологом.

Жена опустила голову: «Ладно уж, завидую тебе…»

В тайге Рае было тяжело. Никто без особой просьбы не помогал ей в трудном и непривычном для нее деле таежной поварихн-костровщицы. За водой — сама, дров наколоть — сама.

— Вы ведете себя, как хамы! — наконец не выдержала она за ужипом, когда все были в сборе.

Ребята притихли. А техник Алексей* человек бывалый, пожал плечами; 

— Скорее, у нас особый взгляд на таежную женщину. Он, знаешь ли, идет от простой суровой жизни, к которой ты не приучена.

«Получила кусок романтики?» — досадовала на себя Рая, не зная, она ли ошиблась в выборе «романтической компании», или жизнь ошиблась, не создав идеала, на который она рассчитывала. «Алексей просто пижон, — успокаивала себя Рая. — Не все они такие. Цун другой и Славка…»

И все же…

— Учись побеждать природу, повариха Рая, — твердил ей Цун, зажимая в руке секундомер; он засекал время, которое повариха тратила на костер.

— Не так, повариха Рая, — насмешничал он, когда ее шаткое сооружение из веток гасло от легкого ветерка. И, показывая, как надо, он приговаривал: — Вот так и ты, женщина, должна поддерживать незатухающий огонь стоянки. Это и есть древнее твое предназначение, почетная обязанность, утраченная в наше время.

Рая честно хотела научиться всему, что потребовала от нее таежная жизнь, хотела стать настоящим таежным человеком. Но дело было не только в умении поддерживать огонь. Казалось, что в Жене пряталось какое-то особое чутье на людей и события, особая широта и доброта. Цун мог привести в лагерь, накормить и дать ночлег старому буряту, который не первый день трясся на коротконогой лошаденке по тайге. Мог Цун ни с того, ни с сего освободить Раю от кухни, отпустить на рыбалку и сам встать у плиты. Он безошибочно чувствовал, когда надо это сделать, чтобы повариха «встряхнулась» и вернулась к печке даже с удовольствием.

В письмах к матери Рая выплескивала ощущение полноты жизни, которое испытывала впервые.

«Здесь я впервые не «средний человек», каким привыкла себя считать. От меня тоже зависит что-то важное. Здесь у меня так много всего: неба, леса, огня, камней, людей… Дома-то у каждого — скучная физиономия, каждый — с авоськой. Мамочка, не сердись, здесь мне лучше. Шофер Сема рассказывал мне легенду «горе Папе и горе Маме — старых бурятских свмтыимх которые прощают всё даже разбойникам, если хорошо попросить. Слышишь, мам, прости и ты меня за неожиданный отъезд!